Коллекционер жизни
В преуспевающей фирме, где Ване повезло начать послеинститутский трудовой путь, царила благостная идиллия: не поощрялось наушничество, порицалось блатмейстерство и тихушное шушуканье, отвергалось закулисное интриганство. В этом гармонично исполнявшем свои задачи учреждении плодотворно взаимодействовали приятные, с открытыми лицами, прямыми взорами и сердечными улыбками пусть не красавцы и не красавицы, но, безусловно, симпатичные, не без мелких, конечно, изъянов, но высокой человеческой пробы индивиды. Они встретили новичка доброжелательно, помогли освоиться, споспешествовали в смелых начинаниях, не скупились на ценные советы, превратили скучноватое профессиональное общение в неформальный, непринужденный марафон профессионального совершенствования и постижения азов достойного, нельстивого обмена мнениями. Ваня органично включился в работу и удачно пополнил дружный, веселый коллектив
тестовый баннер под заглавное изображение
Вдруг, будто по волшебному мановению, все переменилось: на должность руководителя среднего звена (в связи с уходом на пенсию предыдущего великовозрастного мудреца) был приглашен — как подипломатичнее обрисовать и охарактеризовать этого до оторопи необаятельного типа, вечно небритого и хмурого? — взъерошенный боров, но и его приветили радушно, окружили заботой и вниманием. Приняли в круг гордых схожестью философских воззрений и твердых принципов единомышленников.
Своим нечленораздельным хрюканьем он не смутил оптимистичных гуманистического толка доброхотов, хотя отдельные оппоненты высказывали опасение и мягко критиковали корыто, из коего неофит имел привычку насыщаться, в остальном гунявый обжора не смутил монолитный оптимистичный лагерь трудоголиков, кои решили: авось выправится, мало-помалу оботрется, нафабрится, достаточно того, что искренен и естественен в каждодневных проявлениях, пожалуй, даже превосходит ожидания — уж точно не чета долдонам и занудам из вышестоящих и сопредельных ведомств, даже хорошо, что не камуфлирует розовый диатезный пятачок и поросячьи бесцветные реснички, бесспорный плюс, что не цепляет подчиненных придирками, не грязнет в пустопорожней говорильне (а это общая беда повелителей всех рангов), врет щадяще (сравнительно с другими удручающе зарекомендовавшими себя бонзами).
Человечьи ульемуравейники подчинены единой системе пчелино-муравьино-хомо-сапиенсных взаимоотношений: инстинктивно сберегают привычный, устоявшийся микроклимат, консервируют сложившийся хрупкий комфорт, это естественный защитный рефлекс, сентиментальный и инерционный навык. Боязнь утратить налаженную стабильность, опаска внезапных контактов и веяний (не только новой метлы, но и Нового года!), желание избежать конфронтаций внутри уравновешенного социума, нежелание накликать ненужные хлопоты и создать опасные прецеденты (ведь придется преодолевать нагроможденные себе на беду закавыки) объяснимы и оправданы. Бесконфликтность бытия шлифуется и поверяется драгоценным опытом, секреты нерушимой коммуникабельности оттачиваются до ювелирной подогнанности малейших деталей и передаются завещанными от поколения к поколению…
О мятеже, который расправит плечи и спровоцирует драматический переворот, приведет к печальному финалу, да что там — слому и краху процветающей корпорации, никто еще не догадывался. Даже подозрений не возникало. А уже буквально через год Ваня с ужасом наблюдал приметы распада, зародившейся и окрепшей привнесенной смуты: сплоченную команду недавних соратников настигла и сотрясла ураганная мутация, наметился раскол, канцелярская тишь преобразовалась в раздрызганную клоаку.
Трест, из недр которого пожаловал беспрестанно чавкающий хмырь, насчитывал многих подобных ему охламонов аналогично кошмарного экстерьера — в нечищенных ботинках и нестиранных рубашках. Вскоре урыльник-хряк привел помощника: мороз продирал при виде его тяжелой челюсти, тусклых глубоко посаженных буркал, что-то жуткое и змееподобное вползало в душу при взгляде на мятые брюки и стоптанные ботинки. На сабантуях он блистал хавроньей-спутницей, неприкрыто им желанной, слюни текли из кабаньей щербатой пасти. Похотливость не столь большой минус для облеченного властью босса. Поэтому смирились, вахлак не показался угрозой старожилам.
Привыкшие к предупредительной деликатности, наделенные врожденной щепетильностью рохли, исходили из убеждения: внешность и внутренняя суть могут не совпадать. Полагали: противовес уродливому футляру — угнездившаяся и пребывающая в коробящем пенале чуткая трепетная душа, позитиву и негативу реально соседствовать ради достижения в будущем итогового совершенства. Иначе получается уж очень несправедливо: мало того, что туп, неотесан и эмоционально груб, так еще и безобразен. В этом случае раздрай, несоответствие восхитительного содержания и отталкивающей обманчивой оболочки может сделаться источником дополнительного страдания, тяжких мук: беднягу подвергают буллингу, сторонятся (а чем он виноват в своем квазимодстве?!), им гнушаются, пренебрегают… А он — сокрытый под коростой страхолюдности чудесный принц. Царевна в лягушачьей шкуре. Лохматое чудище, как в «Аленьком цветочке»: нежная, ранимая возвышенность чувств, а образина пугающа, просит кирпича…
Строка Александра Блока «Сотри случайные черты!» и стихотворение Николая Заболоцкого тоже обсуждались в кулуарах, ибо повествуют о том же самом и подтверждают элементарную истину о необходимой лояльности к витринным недочетам: «А если так, то что есть красота?.. Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?»…
Оказалось: взаимосвязь имеется, причем весьма примитивная, спрямленная. Высота лба, надбровные дуги, выступающие щетинистые скулы, цвет, разрез, величина глаз обрисовывают потенции их обладателя весьма объемно и точно. Внешность свидетельствует и о деловых качествах, и об умении рачительно или спустя рукава исполнять поручения и несении обязанностей больше, чем язык.
Банальное клише: глаза — зеркало души. Но ведь верно: они вбирают, ретранслируют внутренние физиологические процессы (скажем, здорового или нарушенного обмена веществ, пищеварения, потоотделения), концентрируют суть функционирования эпителиевых клеток, что бросает отсвет или тень на кожаную обертку, отражается на переплете, облатке, упаковке. Да сколь рельефно отпечатлевается! Ломброзо, получается, был впечатляюще прав.
Третий, в придачу к двум первым монстрам пожаловавший компаньон — носик уточкой, походка вперевалку, засаленные лоснящиеся пиджаки — довершил начальный этап формирования свеженаставшей эпохи сплошняковой непрогляди. На его масляной роже можно было жарить блины.
Галерея невзрачно гадких, вопиюще мерзких парвеню разрасталась. Явился мальчуган в приспущенных растянутых трениках, его втащили в чахнущую контору подспорьем себе счастливо обосновавшиеся в тепличной обстановке покровители-чурбаны. Ради воцарения этого прыщавого, угодливого, бестолкового олуха пришлось отправить в вахтеры основоположника прежнего парадиза, но разжалованный изгнанник (хотя у него при виде соискателя вакантной ставки высыпала крапивница и возникали симптомы идиосинкразии) вдохновлялся стыдливой мыслью: лишь бы не огорчить невоспитанного юнца, лишь бы тот не заподозрил, что своей развязностью настраивает против себя и никому не мил, ведь тенденция общеизвестна и многократно воспета прогрессивной литературой: гадкие утята превращаются в роскошных белоснежных лебедей. Из боязни причинить слизняку нравственную травму обратили брезгливость в ее противоположность — братскую участливость.
Мальчик оказался нечист на руку, его неуловимый взор искал: где бы что ухватить и слямзить (намеком на воровство тоже стеснялись жулика оскорбить). Схлестнулись с ним, лишь когда он, в ответ на призыв сделать хоть что-нибудь полезное, принялся строчить кляузы в вышестоящие инстанции: «Караул, травят конформисты, преследуют по признаку затаптывания талантливой поросли!». Пройдошистые покровители-мастодонты отстояли и защитили выкормыша.
Костяк шоблы стягивал под свои знамена все более ужасающих мордоворотов — будто сошедших с полотен Брейгеля и Босха: проницательные живописцы лишь Иисуса наделяли светлым ликом, остальных персонажей запечатлевали реалистически объективно — такими, какими уродились. Исчадиями… Коридоры и комнаты полнились харями одна другой мерзопакостнее. Кооптировали в арьергардный отряд и представительниц слабого пола — воинственных амазонок, привыкших с боем брать понравившиеся трофеи (в том числе приглянувшихся мужчин), главная из гарцевавших на высоких каблуках маркитанток (с разломом рта, похожим на трещину в пироге) нацелилась на Ивана.
Обреченным недальновидцам открылось: их антиподы — создания иного склада, они смыкаются в конгломераты на почве своеобразных представлений о красоте, которая видится им совсем не такой, как сервильным, гуттаперчевым нюням-эстетам. Но о сопротивлении или малейшем неповиновении хозяевам положения речь не возникала — в ответ хамы попросту плевали в блеклые, некогда благообразные лики оппонентов.
Иван стал неотличим от оплевывальщиков. Молодежь, приходившая в опустившуюся фирму, взирала на него с нескрываемым восторгом. Это ж надо: чем больше плюют, тем нагляднее хорошеет — шепелявый, пучеглазый, оморщиневший. Вместо скул — черные обвисшие вздутия, будто застарелый гнойный флюс. Если бы отучился делиться воспоминаниями о прежней поре, вообще стал бы эталоном для подражания!
Источник: www.mk.ru
